«300 спартанцев» Джека Снайдера

Cагу о 300 воинах, которые погибли геройской смертью в Фермопилах, останавливая вторжение персидских армий Ксеркса, критиковали как худшее проявление патриотического милитаризма с очевидными аллюзиями на напряженную атмосферу в Иране и последние события в Ираке. Но так ли все просто? Фильм можно защитить от этих обвинений.

Прежде всего, нужно обратить внимание на два важных аспекта. Первый касается собственно сюжета. В основе история о маленькой и бедной стране — Греции, в которую вторгаются войска страны большой — Персии, с более развитой военной техникой (разве персидские слоны и огромные горящие стрелы не были для древних своеобразным аналогом высоких технологий?). Когда на последнюю уцелевшую группку воинов во главе с царем Леонидом обрушивается град из тысячи стрел, мы видим, что спартанцев уничтожает хорошо экипированное войско персов, управляющих сложным оружием с безопасного расстояния. Не напоминает ли это солдат США, запускающих одним нажатием кнопки ракеты с военных кораблей в Персидском заливе? Кроме того, слова Ксеркса, когда он пытается убедить Леонида принять персидское господство, мало похожи на слова мусульманского фанатика-фундаменталиста. Ксеркс пытается поставить спартанского царя на колени, обещая ему мир и чувственные наслаждения, если Спарта войдет в Персидскую империю. За формальный жест подчинения персам спартанцы получат власть над всей Грецией. Разве не того же требовал президент Рейган от сандинистского правительства Никарагуа? Всего-то ничего — сказать США «Hey uncle!» Персия при Ксерксе изображена в фильме как многокультурный рай, где каждый волен выбрать образ жизни по вкусу. Все здесь участвуют в вакханалиях, — люди разных рас, лесбиянки, геи, калеки. Не похожи ли спартанцы, с их дисциплиной и духом самопожертвования, скорее на талибов, защищающих Афганистан от американских захватчиков (или, что ближе к истине, на элитный отряд Иранской революционной гвардии, готовой, жертвуя собой, отразить американское вторжение)? Что могут противопоставить греки превосходящим силам противника? Дисциплину и дух самопожертвования. Как говорил Ален Бадью: «Нам нужна всеобщая дисциплина. Я бы даже сказал /.../ у тех, кто не имеет ничего, есть только дисциплина. У бедных — лишенных финансовых и военных возможностей, власти, есть только дисциплина и способность действовать сообща. Эта дисциплина — уже форма организации». В нашу эру гедонистической вседозволенности как господствующей идеологии пора левым перенять такую дисциплину и дух самопожертвования. И нет ничего фашистского в этих ценностях.

Но и фундаментализм спартанцев не столь однозначен. Программное заявление в конце фильма, определяющее установку греков — «против засилья мистики и тирании, вперед к светлому будущему», в дальнейшем ставшее принципом свободы и разума, звучит как простейшая просвещенческая программа, даже с коммунистическим уклоном. Вспомните, в начале фильма Леонид категорически отказывается реагировать на предупреждение продажных оракулов, которые говорят, что богам не угоден военный поход против персов — и как мы узнаем в финале, эти самые оракулы, якобы получавшие божественные послания в экстатическом трансе, были подкуплены персами, так же как и тибетский оракул, который послал в 1959 году Далай-Ламе приказание покинуть Тибет и услуги которого, как мы знаем теперь, оплачивались ЦРУ.

Не кажется ли при этом абсурдным, что чувство собственного достоинства, свобода и разум зиждятся на жесткой военной дисциплине, доходящей до того, что слабых детей сбрасывают со скалы? Эта «абсурдность» — просто цена свободы. Ведь свобода не бесплатна, как это показывают в фильмах, она не дана изначально — ее обретают в тяжелой борьбе, в которой каждый должен быть готов поставить на карту все. Спартанская дисциплина не просто внешне противопоставлена афинской либеральной демократии — это неотъемлемое условие ее существования, его основа. Свободный разум может появиться только в условиях жесткой самодисциплины. Истинная свобода — не та, которая позволяет выбирать с безопасного расстояния, как выбирают между клубничным и шоколадным тортом; подлинная свобода неотделима от необходимости. Человек только тогда по-настоящему выбирает, когда его выбор становится вопросом жизни и смерти, когда иначе нельзя. Когда родина под гнетом оккупации и лидер сопротивления призывает на борьбу с захватчиками, он не говорит, мол, выбор за тобой. Вопрос ставится по-другому: «Не хочешь, чтобы тебя втоптали в грязь? Тогда другого выбора нет». Неудивительно, что все борцы за равноправие Нового времени, от Руссо до якобинцев, обожали Спарту и представляли республиканскую Францию как новую Спарту: источник духа освобождения в спартанской дисциплине, которая вдохновляет, несмотря на непривлекательные стороны ее общественной морали, безжалостную эксплуатацию и угнетение рабов и т.д.

Стоит обратить внимание и на то, как фильм сделан: он от начала до конца снимался на складе в Монреале — и задний план, и большое количество персонажей и объектов, смоделированных на компьютере. Графический второй план будто бы ассимилировал и живых актеров, которые часто предстают как сошедшие со страниц комикса (фильм основан на истории в картинках, созданной Фрэнком Миллером). Более того, цифровой фон создает замкнутое пространство, будто история происходит не на просторах реальности, а в искусственно сконструированном замкнутом мире. И в эстетическом плане это шаг вперед по сравнению со «Звездными войнами» и «Властелином колец»: хотя в этих фильмах тоже многие персонажи и объекты второго плана созданы компьютерной графикой, тем не менее, впечатление такое, что смоделированные герои и предметы (элефанты, Йода, орки, дворцы) помещены в реальный мир. В «Спартанцах», наоборот, все главные персонажи — «живые» актеры, помещенные в искусственно созданное пространство, и перед нами предстает гораздо более необычный закрытый мир, киборг-смешение живых людей, вписанных в искусственную среду. Только «300 спартанцев» благодаря такому сочетанию приближаются к тому, чтобы создать настоящее автономное эстетическое пространство.

Смешение разных типов искусства, аллюзии, отсылки к другим жанрам имеют давнюю традицию, особенно в кино; скажем, на многие хуперовские портреты женщины, которая стоит и смотрит в окно, очевидное влияние оказал опыт кино (здесь будто дается кадр без обратного кадра). Впечатляет, что в «Спартанцах» (не впервые, конечно, но гораздо интереснее, чем в том же «Дике Трэйси» Уоррена Битти) технически более развитое искусство (цифровое кино) цитирует менее развитое (комиксы). И таким образом достигается эффект реальности, утрачивающей простоту и безыскусность, предстающей как часть обособленной искусственной реальности, хорошо отражая таким образом наши социально-идеологические проблемы. Критики, утверждающие, что синтез двух искусств в «Спартанцах» не удался, неправы как раз потому, что правы: да, естественно синтез не удался, естественно, мир, который мы видим, разрывают антагонизм, борьба несовместимого, но сам этот антагонизм – свидетельство истинности.