300 спартанцев

События картины повествуют о кровопролитной битве при Фермопилах в 480 году до н.э., когда триста отважных спартанцев во главе со своим царем Леонидом преградили путь многотысячной армии персидского царя Ксеркса. Несмотря на численный перевес персов, спартанцы упорную держали оборону, проявив мужество и отвагу. Их бесстрашие и героизм вдохновили всю Грецию на объединение против непобедимого врага, переломив тем самым ход Греко-персидских войн.

- основан на комиксах Фрэнка Миллера, создателя знаменитого "Города Грехов";

Положа руку на ту область, где у людей находится сердце, должен заметить, что фильм «300» (а именно так он озаглавлен в оригинале) надлежало бы назвать «Спартанская резня фермопилой», поскольку данное творение Зака Снайдера – самый настоящий трэш, хоть и рядящийся в кожу, содранную с эпоса. Несмотря на то что основой для графического романа Фрэнка Миллера и Линн Варли и базирующегося на нем снайдеровского фильма послужил знаменитый подвиг 300 спартанцев в Фермопильском ущелье, к античной истории свежевыпущенное полотно не имеет почти никакого отношения.

С одной стороны, Снайдер и его сценаристы отдались во власть геродотовских преувеличений, доведя их до предела: персидская армия предстает сборищем монструозных тварей, неведомых существ, обитающих на краю ойкумены. Притом все эти великаны с лезвиями вместо рук, уроды с разлагающейся плотью, полумумифицированные особи неясной природы и прочий неевропеоидный сброд – все они покрыты столь обильным пирсингом, что невольно задаешь себе вопрос: а с чем, собственно говоря, сражались спартанцы – с нашествием вражеской армии или с вызывающе дурной манерой дырявить себе ноздри, брови и соски, впаивая в плоть разнообразные металлические кольца? Апофеозом подобного дурновкусия оказывается несчастный царь Ксеркс, предстающий перед столь же несчастным зрителем в виде накрашенного и наманикюренного транссексуала. Надо заметить, что Ксеркс выступает здесь не только образцом новаторского подхода авторов к половой дифференциации времен Греко-персидских войн, но и готовым наглядным пособием по искусству пирсинга – и даже на монетах его профиль чеканится с доброй толикой воткнутых в лицо олимпийских колец.

С другой стороны, «300» – сплошная модернизация. Томный и стильный (стильный, разумеется, за гранью абсолютного китча) персидский царь призывает коллегу, Леонида, к «взаимообогащению культур», а супруга Леонида меж тем рассуждает об искусстве «светского разговора» и спорит об «идеализме и реализме». С таким же успехом создатели «300» могли вложить в уста своих героев постулаты квантовой механики или тезисы негативной диалектики. Я уж не говорю о традиционных исторических ошибках, коими полны выпекаемые с завидной регулярностью исторические фильмы. Главная из них состоит в том, что греки никогда не называли себя «греками» (в качестве собирательного это слово использовалось лишь римлянами), но – как раз примерно со времени Греко-персидских войн – исключительно «эллинами» (этноним был позаимствован у фессалийского племени гомеровской эпохи), и общая родина именовалась, соответственно, Элладой, но уж никак не Грецией. Тут, естественно, можно возразить, что комиксу не обязательно быть исторически корректным, поскольку это комикс, однако вообще-то – если речь, конечно, не идет о пародийных постмодернистских реконструкциях в духе «Монти Пайтон» или Дерека Джармена – любое произведение, вклинивающееся в ту или иную историческую реальность, должно брать на себя определенные обязательства перед этой самой реальностью. Просто ради минимальной достоверности предмета.

Впрочем, основная проблема «300» – даже не в полной культурно-исторической несообразности. Основная проблема «300» заключается в том, что Зак Снайдер, за чьими плечами шкворчит и гноится никуда не годный «Рассвет мертвецов», при попытке создать визионерскую фреску постоянно скатывается в дешевый трэш – от уродливого псевдоволка и превращенной в болезнетворное мясо коллегии эфоров до сытной плотской жатвы Фермопил, где кровь хлещет как из ведра и демоны растут как грибы. Лишь в двух эпизодах – мистериальном танце рыжеволосой пророчицы и фрагменте с деревом, увитым искалеченными телами поселенцев, – Снайдеру удается достичь красоты, не отягощенной ни копеечной фарш-эстетикой, ни псевдоэпической демагогией. В прочих сценах – там, где «картинка» все еще оставляет кое-какие надежды, – в дело вмешивается закадровый голос, который поясняет не очень сообразительному зрителю, что, вообще говоря, происходит, и простыми рублеными фразами, изливающими в нечеловеческом количестве героико-освободительный пафос, вколачивает последние гвозди в крепкий фермопильский гроб.